«Цыганская венгерка» (и примкнувшая к ней «О, говори хоть ты со мной, подруга семиструнная!») исполнялась цыганскими хорами и эстрадными певцами, вошла в массовый застольный «репертуар» и породила тьму-тьмущую подражаний, народных и авторских вариантов, дополнений и продолжений, вплоть до «Моей цыганской» Владимира Высоцкого. Без «Цыганской венгерки» не было бы не только Высоцкого, но и Есенина с его «Москвой кабацкой», не было бы «Незнакомки» Блока, не было бы целой линии в русской лирике.

Меж тем бессмертные строки не обессмертили имя своего создателя, умершего в 42 года после очередной отсидки в долговой яме, поэта, переводчика, критика, редактора журнала «Якорь» Аполлона Александровича Григорьева (1822-1864). Оно известно, пожалуй, лишь тем, «кто интересуется историей русской литературы».

Две гитары

Падким до жизни называл он себя сам, иные же собственные поступки, нередко буйные, именовал «метеорными».

Достоевский, отозвавшись о неистовой натуре его, вспоминал: «Может быть, из всех своих современников он был наиболее русский человек как натура...» и взял именно его в качестве прототипа одного из любимых своих героев – безудержного в страстях Мити Карамазова.

Даже у великих поэтов не с избытком строк, которые запоет, забывшись в любовной ли тоске, пьяном ли угаре русский человек разного сословия, возраста и времени. Вплоть до нашего.

Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли...
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?

Академия и премия

Спустя многие годы, а именно пять с небольшим лет назад в конце 1997 года, группа известных московских критиков, числом девять, задумала учредить собственную цеховую организацию. Сказано – сделано. Была учреждена Академия русской современной словесности, или сокращенно АРСС. А что за Академия без собственной премии!

Из «Положения о литературной премии»:

«1. Премия присуждается профессиональными экспертами – литературными критиками за лучшее оригинальное (не переводное) художественное произведение, опубликованное в течение минувшего года на русском языке.

2. Премией может быть награждено сочинение любого жанра (стихотворение, подборка стихотворений, книга стихов, поэма, пьеса, рассказ, цикл рассказов, повесть, роман, мемуары, очерк и пр.) (...)

4. Премией не могут быть награждены критические, литературоведческие, культурологические работы.

5. Премией не могут быть награждены любые сочинения членов АРСС. (...)

8. Право (и обязанность) выдвижения на Премию принадлежит только членам АРСС. Каждый член АРСС (за исключением членов жюри) может выдвинуть на Премию только одно произведение. (...)

10. Жюри (пять человек) ежегодно выбирается жребием из состава членов АРСС. Отработавшие в составе жюри исключаются из последующих жеребьевок до тех пор, пока все члены АРСС не исполнят судейских обязанностей. (...)

13. Общий денежный эквивалент Премии – $30000, наряду с большой премией присуждаются две малых ($25000 – большая премия; $5000 – денежный эквивалент двух малых премий».

Когда был найден меценат в лице ОНЕКСИМбанка, принят Устав Академии и Положение о премии, оставалось дать ей имя. Легко ли! Как пел капитан Врунгель: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!» И тут одну светлую голову – назовем? – назовем! – главного инициатора и энтузиаста создания Академии Андрея Немзера осенило. Его энергично поддержал первый президент Академии Александр Архангельский.

Премия получила имя Аполлона Григорьева, в просторечии – «Григорьевка». И сроки церемонии были подобраны соответствующие. Трех финалистов премии объявляют в Татьянин день 25 января, лауреата же на торжественном масленичном обеде 6 марта. Кто это сказал, что критики – скучные и непьющие люди?

Следующими (на 2 года) президентами АРСС последовательно были Наталья Иванова и (посейчас) Андрей Василевский. Жеребьевка же членов жюри производится посредством вынимания бумажек с фамилиями всех академиков из шапки академика Немзера (не потому что у него какая-то особая шапка, а потому что с первой жеребьевки сложилась такая традиция, а к традициям в АРСС относятся бережно).

Что еще рассказать об «Григорьевке»?

Она присуждалась поэту Ивану Жданову (1997), историческому романисту Юрию Давыдову (1998), поэту Виктору Сосноре (1999), поэтессе Вере Павловой (2000), прозаику Андрею Дмитриеву (2001). О премии за 2002 год, присужденной неделю назад, ниже и особо.

Еще объясним, что же такое загадочные эквиваленты двух малых премий. Это набор под названием «рабочее место писателя» – современный ноутбук, принтер, модем, факс, диктофон, а также разная милая сердцу пишущего человека оргтехническая мелочь – всего на $2500. В 2000 году одним из трех финалистов была замечательная саратовская поэтесса Светлана Кекова.

Скажем, наконец, и об академиках.

Их на сегодня 39. Не будем останавливаться за неимением места на их возрасте, поле, национальности и образовании. Сообщим лишь местопребывание. Итак:

Москва – 25 чл.

С.– Петербург – 5 чл.

США– 3 чл.

Саратов – 2 чл.

А также по 1 чл. из Праги, Ярославля, Челябинска и Пскова.

Если кому интересно, то, временно утратив присущее нам чувство скромности, и лишь для прославления нашей газеты откроем, что оба саратовских академика – авторы «Новых времен»: Роман Арбитман и пишущий эти строки.

Оба побывали членами жюри в прошлые годы. Сюжет же этого года – отдельный сюжет.

Трудные обязанности академика

На премию 2002 года всего было выдвинуто 23 текста. Среди них известные имена Александра Азольского, Татьяны Бек и даже Владимира Сорокина («Лед»). В финал вышли с прозаическими текстами трое – Марина Вишневецкая за «А.К.С. Опыт любви» (журнал «Знамя», 2002, №11), Андрей Геласимов «Жажда» (журнал «Октябрь», 2002, №5) и Сергей Гандлевский «<НРЗБ>» (журнал «Знамя», 2002, №1).

Последний и был кулуарно определен в фавориты. И для этого имелись все основания. Самый старший из Троицы, талантливый поэт Сергей Гандлевский, в последние годы написал несколько блестящих прозаических сочинений, которые, как, например, «Трепанация черепа», не раз прочили в победители «Букера» и других престижных конкурсов. В «аполлоновском» же раскладе помимо прочего преимущество отдавалось Гандлевскому перед Мариной Вишневецкой, так как она только что была удостоена премии Ивана Белкина за тот же «Опыт любви». А как известно, ни в какой, в том числе и в литературной среде, не любят, когда уж слишком много звезд сыплется на одну голову. (Текст же молодого Геласимова по справедливости всем виделся ступенькою ниже.)

Подобно всем академикам, я обязан был представить свою кандидатуру. Кого? Талантливого владимирца Анатолия Гаврилова, некогда дебютировавшего в журнале «Волга» сверхкраткими рассказами, теперь же выступившего в «Октябре» со сверхкраткой повестью «Берлинская флейта»? Сергея Гандлевского, роман которого доставил мне огромное наслаждение изысканным мастерством и взволновал близостью жизненного опыта человека одного со мною поколения? Но «Опыты» Марины Вишневецкой (к двум «знаменским» публикациям была еще и «октябрьская», все же 6 «Опытов» вышли пред Новым годом отдельной книгой в издательстве «Эксмо») меня поразили.

И не меня одного. Вскоре я прочитал в постоянной газетной рубрике опытнейшего, много пишущего Андрея Немзера: «Реферировать и анализировать «Опыт принадлежания» и «Опыт любви» я просто не могу. Горло перехватывает. Бывает такое и с критиками. Редко. Свидетельствует о недостатке профессионализма» («Время новостей», 19 ноября 2002).

А надо сказать, что в обязанности члена АРСС входит не только номинировать произведение, но, в случае его выхода в финал, предварять пред торжественным обедом своего кандидата вступительным словом.

Вишневецкую номинировал один я. В столицу же выбраться не смог.

Перефразируя Некрасова, можно сформулировать стоявшую предо мною проблему-дилемму следующим образом:

Обедать можешь не ходить,
Но Слово ты сказать обязан!

В растерянности я сочинил речь. Читал ее в мое отсутствие красивый и артистичный Женя Шкловский. Скорее всего, именно его исполнению мой текст и был обязан некоторому (как мне сообщили) успеху у квалифицированной аудитории, собравшейся 6 марта 2003 года под высокими стеклянными крышами Музея Пушкина на Пречистенке.

Речь, произнесенная другим

«Когда Андрей Немзер признался читателю, что не знает, как написать о впечатлении от «Опытов» Марины Вишневецкой, его слова откликнулись моим собственным отношением к прочитанному. Я тоже не знаю, как сформулировать возникшее в душе, памяти, мозге, после «Опытов». Потому буду говорить не о Вишневецкой, а о себе.

За свои без малого 60 лет жизни я прошел все положенные этапы отношения к русской литературе. Ненависть к школьному «Евгению Онегину». Тайное чтение запретного: в 7-м классе Барков, на 1-м курсе «Лолита». Маятник Толстой – Достоевский. И так далее. С возрастом, опять-таки как положено, все более стал не столько читать, сколько перечитывать. Постмодернисты отбили последний вкус к новизне. Сорокин и далее слышались уже словно из другого мира – как сквозь воду.

Скромные радости, как правило, от родственных мне текстов, например, Жени Попова. Явление других, младших на полпоколения: Марина Палей, Алексей Слаповский, Андрей Дмитриев, что-то там такое у них происходило, у самого же – наугад открытая страница с засаленным халатом Федора Павловича или давящимся русским блином Гуго Пекторалисом.

Некие смутные полунадежды – бывает день, бывает час... нет, для предчувствий или натура нужна почувствительнее, или хотя бы возраст посвежее.

Словом – я никогда не мог помыслить о том, что доживу до явления совершенно нового писателя.

Когда в 1996 году в «Волгу» попала «Глава четвертая, рассказанная Геннадием» Марины Вишневецкой, то, разумеется, напечатал, отчетливо видя безусловный талант автора и столь же безусловную ненужность этого текста для себя, своего опыта, и уж конечно не мог прозреть в ней грядущего автора «Опытов». Тяжкий речевой поток «Главы» не предвещал (для меня) неоклассического слога «Опытов».

Я не то чтоб не верил, а просто не думал о том, что нынче напишут до минуты нашему дню, нашему сознанию современное, и – в каждом жесте всегдашнее, во всей цели и смысле своего движения, уж простите за высокопарность – вечное.

Жуткое слово «самоидентификация» звучит в отношении «Опытов». Верно. Как сердцу высказать себя. Плоть. Дух. Опыт. Все важно. И все перед чем-то главным, нет, не отступает – куды там отступает, нарастает, и – не становится главнее главного.

Чего – главного?

Чтобы ответить – надо писать «Опыты».

То есть быть Мариной Вишневецкой.

Сергей БОРОВИКОВ, 5 марта 2003 Саратов»

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 10(25), 14-20 марта 2003 г.