В небольшом, запрятанном среди лесов Базарнокарабулакского района селе Старая Жуковка стоит один из самых красивых храмов Саратовской епархии — деревянная церковь Рождества Христова. Ее срубили из карельской сосны для своих земляков уроженцы села, предприниматели из Санкт-Петербурга отец и сын Заметалины.

Рядом с храмом — два деревянных терема как будто из Берендеева царства. В одном располагаются воскресная школа и трапезная, в другом — иконописная мастерская настоятеля храма священника Сергия Чернобровкина. Такая вот сказка: живет себе батюшка-иконописец в глухой деревеньке, левкасит доски, разводит киноварь, пишет иконы.

* * *

В Старую Жуковку едем, пробираясь сквозь метель, снежные заносы и темные леса. На пути встают огромные сосны с просевшими от снега лапами и дорожные знаки «Осторожно, дикие животные!». Но из-за поворота неожиданно выскакивает другое лесное чудо — снегоуборочная машина. Деловито рыча, она расчищает дорогу в сказку. Удивительно: чем дальше от цивилизации, тем легче становится путь.

Дом священника — большой и светлый, как и семья, живущая в нем, – стоит неподалеку от храма. За девять лет отец Сергий успел послужить в нескольких приходах – сельских и городских, и дом в Жуковке стал для него первым благоустроенным жильем.

Нас выходят встречать матушка Светлана вместе с детьми – Ксенией, Егором и Устиньей. Светлана хлопочет, собирая на стол, кормит нас вкусным обедом. Младшая Устинья – всеобщая любимица – с ходу забирается ко мне на руки и так же ловко с них соскальзывает. Уследить за ее передвижением по дому невозможно. Только что вертелась на кухне и вот уже карабкается в детскую кроватку вроде бы смотрела мультики – и тут же снова просит взять ее на руки.

Старшая Ксения — серьезная и вдумчивая девочка с солнечной улыбкой. Вместе с мамой она поет за богослужениями в храме: Светлана – регент, и Ксения буквально выросла на клиросе. Голос у девочки высокий, красивый. Благодаря ему она побеждает на конкурсах юных талантов. В доме стоит электронное пианино, за которым матушка с дочкой разучивают новые песнопения. Ксения говорит, что хочет стать профессиональной певицей, но это – предмет непростых разговоров с мамой и папой.

Спрашиваю родителей, каким, на их взгляд, должно быть православное воспитание:

– Не знаю,– честно признается Светлана.– Наверное, с любовью.

– Готовых рецептов нет,— говорит отец Сергий.– Но «на молитву становись!» не командуем. Силой заставишь ребенка ходить в храм – он потом может отвернуться от него навсегда, а не будешь настаивать – может никогда не пойти.

За дверью мяукает пушистый кот Барсик. Он выходил на улицу погулять, замерз и вернулся в белой шубе.

– Снежный Барс! – радуются дети.

Шуба быстро тает, стекая на пол крупными каплями. Кот отряхивается, важно шествует на кухню. Он здесь хозяин. Еще в доме жил пес Алай – молодая сибирская лайка. Недавно ушел погулять и не вернулся. Особенно расстроился Егорка – Алай был его большим другом. У мальчика малоизученное, не поддающееся лечению заболевание – ранний детский аутизм. И других друзей, кроме собаки, у Егора попросту не было.

* * *

Внутри церковь Рождества Христова еще красивее – один резной иконостас чего стоит. Пахнет деревом, ладаном, восковыми свечами и книгами. На полках нет брошюр «Божья аптека», «Сажаем огород с молитвой» и «Как защититься от чародеев». Только серьезная литература: «Пространный христианский катехизис», житие Силуана Афонского, книги аввы Дорофея, Ефрема Сирина, Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова, протопресвитера Александра Шмемана.

– И что, покупают? – спрашиваю с недоверием.

– Здешние берут мало, в основном – приезжие,– признается отец Сергий.

«Здешние» – это человек 10–15 прихожан (из 800 жителей Жуковки). А приезжие – те, кто приезжает в лесную Жуковку из других сел, из тех, в которых отец Сергий успел послужить ранее. Они привыкли к своему батюшке. Но свечница Таисия Сергеевна не сомневается: жуковские еще придут.

– Как не прийти – такая красота! Да и батюшка у нас очень хороший,– добавляет она с улыбкой.

В прошлом у отца Сергия остались учеба на архитектурно-строительном факультете Саратовского политехнического института, экспедиции вместе с другом-энтомологом на Алтай, полярный Урал и в Республику Тува, увлечение живописью, персональные выставки.

Задаю самый глупый вопрос из тех, что часто задают журналисты:

– Как вы пришли к вере?

– Как говорится, к Богу приходят от пустоты или от беды. Я пришел – от пустоты,– рассказывает отец Сергий.— Внешне моя жизнь была довольно благополучной, я писал картины, получал какие-то деньги, но смысла во всем этом было мало. Мне повезло: среди саратовских художников, с которыми я знаком, много верующих людей. Виктор Чудин, Лидия Куделина – мой преподаватель по рисунку. От нее я много узнал о Православии. Помогло чтение. Поворотной книгой для меня оказался «Доктор Фаустус» Томаса Манна. Потом – «Добротолюбие». С этого началось мое воцерковление. А затем на долгие годы настольной книгой стали письма святителя Игнатия Брянчанинова.

С этим периодом связана довольно драматичная история. В неофитском порыве будущий священник раздарил коллекцию любимых пластинок, за бесценок продал свои полотна — поставил точку в светской живописи. Это было в середине 90-х годов.

– Теперь жалеете? – спрашиваю я.

– Нет, не жалею, но сейчас я так не поступил бы.

В конце 90-х в Саратове восстанавливался Покровский храм. Сергей Чернобровкин предложил помощь его настоятелю – протоиерею Василию Стрелкову. Тот направил его класть плитку в трапезной. Так живописец сначала стал плиточником, а потом священником – в 2001 году на Рождество Христово его рукоположили во диаконы, а на Благовещение – в иереи.

Ему было тяжело отказаться от свободного образа жизни, от экспедиций на Тянь-Шань и на плато Путорана – поездка туда была давней мечтой... Решение далось «с кровью».

Зато теперь отец Сергий объясняет многие вероучительные истины просто и без пафоса:

– Смысл человеческой жизни — в приближении к Богу. А когда человек ближе всего к Богу? Когда меньше всего держится за землю.

* * *

Отец Сергий пишет иконы уже десять лет. По его мнению, это слишком небольшой срок, чтобы считать себя состоявшимся мастером:

– Я только учусь. Думаю, что буду учиться всю жизнь,– говорит он.

Свое решение стать иконописцем он объясняет так:

– Художник не писать не может. Он привыкает к этой работе. Кисти, краски – все это становится родным. Многие художники, разочаровавшись в живописи и отказавшись от творчества, все равно потом возвращаются к нему и снова начинают писать картины. Но светская живопись уже потеряла для меня свою ценность. И в это время я открыл для себя мир православной иконы. Начал читать книги по иконописи, изучать альбомы, технику работы других иконописцев.

При этом выясняется, что опыт работы художника только мешал начинающему иконописцу:

– Манера письма темперой и масляными красками совершенно разная. В живописи основное – цвет, фактура, пластика. В иконописи совсем другая техника. Мне не хватало этой школы — в старину мастера-иконописцы с детства росли в артели, обучались постепенно: сначала писали складки одежды, кисти рук, стопы, потом — лики. Но главное – у иконописца другой склад мышления: он должен следовать канонам Церкви.

– Отказаться от самовыражения, от свободы творчества?

– Свобода творчества, конечно, есть. Но себя в своих работах иконописец не выражает. Точнее, он присутствует в своем творении, но в рамках сложившихся правил, внутри системы. Потому что икона – это прежде всего творение ­всей Церкви, выражение ее соборного молитвенного опыта. Икона ­существует вне времени и пространства. Силуан Афонский заметил: «Если бы вдруг пропали все творения ­святых отцов, Церковь бы создала их заново». Так и с иконой: иконописец говорит не от себя, а от лица Церкви. Его труд – это соучастие, синергия Божественного и человеческого. Иконопись, как и совершение литургии,– это сослужение Богу.

По материалам журнала
«Православие и современность»
№ 14 (30) декабрь 2009 –
февраль 2010