Яндекс.Метрика

Рыжий

Рыжий

Мы познакомились весной 2000 года в Нижнем Новгороде, на литературной конференции.

– Кто это, в кепке и без носков?

(Тема нижнего белья возникла не случайно: весна выдалась снежная.)

– В кепке – Рыжий.

– Мне кажется, он брюнет.

– Рыжий – его фамилия. Кстати, знакомься: Борис, знаменитый свердловский поэт, лауреат «Антибукера».

Название премии прозвучало как генеральское звание, и я устыдился своей провинциальной неосведомленности. Затем вспомнил, что видел его в теленовостях, где он утверждал, что все поэты должны ползать перед Евгением Рейном на коленях. Я был удивлен, потому что все известные мне поэты говорили либо о Бродском, либо о себе любимом, и вдруг такое пренебрежение внутрицеховой этикой.

Борис Рыжий работал, что называется, на контрастах. Сын известного ученого-ядерщика, аспирант университета с красным дипломом, он обладал неуловимой зековской пластикой, приблатненной походкой и агрессивной манерой выражаться. Получив крупную денежную премию, продолжал курить сигареты без фильтра. Довершал облик длинный шрам от бритвы на лице. Остается добавить, что при крайней худобе, небольшом росте и несомненном поэтическом таланте он умудрился стать чемпионом Свердловска по боксу среди юниоров.

Конференция была посвящена регионалистике, состав участников был весьма пестрым, и даже москвичи несколько отвлеклись от обычной столичной деловитости, трезвости и пунктуальности. Помимо ежедневных выступлений, суть которых сводилась к тому, что литература в регионах процветает и подтверждением этому служат строки Бориса Рыжего, работники литературного фронта предавались различным порокам.

Рыжий отличился и здесь. Его немедленно полюбили местные нижегородские бандиты и стали приглашать в сауны и казино. В сауне он потерял часть одежды, а в казино проиграл чудовищную сумму чужих денег. За стихи ему прощали всё. Криминальные личности ошибочно считали, что он пишет про них и для них. Видимо, то же самое происходило с Есениным и Высоцким. Потомственные интеллигенты и прирожденные уркаганы, не чуждые изящной словесности, сходились на том, что Рыжий если не гений, то безусловный талант. Литературная общественность осыпала 25-летнего поэта невиданными знаками внимания: стихи в столичных журналах и газетах, не всегда даже литературных; в «Пушкинском фонде» сборник с характерным хулиганским названием «И всё такое...»; «Антибукер» и номинация на премию «Северная Пальмира»; редакторское кресло в «Урале», поэтический фестиваль в Роттердаме...

Чем привлекал Рыжий столь разную публику? Конечно, не только тематикой. Искать в его текстах скрытые цитаты – занятие пусть и непродуктивное, но увлекательное:

Отполированный тюрьмою,
ментами, заводским двором,
лет десять сряду шел за мною
дешевый урка с топором.

Это переиначенный на современный лад Арсений Тарковский: «Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке...» А вот отсылка к рассказу Дельвига о встрече с Державиным:

В безответственные семнадцать,
Только приняли в батальон,
громко рявкаешь: рад стараться!
Смотрит пристально
Аполлон: ну-ка, ты, забобень хореем.
Парни, где тут у вас нужник?
Все умеем да разумеем,
слышим музыку каждый миг.

Вообще, Рыжему удавалось передавать и блатную романтику, и дворовые страдания в насквозь книжных стихах:

Витюра раскурил окурок хмуро.
Завернута в бумагу арматура.
Сегодня ночью (выплюнул окурок) мы месим чурок.

Или:

Выхожу в телаге, всюду флаги.
Курят пацаны у гаража.
И торчит из свёрнутой бумаги
рукоятка финского ножа.

Ну да, низкий поклон Сергею Александровичу, хотел, конечно, сказать автор.

Подвозили наркотик к пяти,
а потом до утра танцевали,
и кенту с портаком «ЛЕБЕДИ» неотложку в ночи вызывали.

Наколка «ЛЕБЕДИ», кстати, расшифровывается «Любить Ее Буду Если Даже Изменит», но какая разница, если стихотворение по звуку – блоковское, в нем то же самое ощущение неотвратимости конца и крушения мира, только слова из другого обихода. А кто еще мог так неожиданно обыграть дурацкую привычку литературного сообщества устанавливать табели о рангах?

До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
душу мне не береди.
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.

Дело, разумеется, не в литературных забавах, доступных и студенту технического вуза. Рыжий писал о «полной гибели всерьез», невзирая ни на отчетливый алкогольный привкус своих стихов, ни на игры в «Серегу Есенина», которые, раз начавшись, затянули не одно «юное дарование».

В качестве примера приведу цитату, иллюстрирующую эти макабрические игры, жизнестроительство от обратного. О. Славникова писала в эссе, выразительно озаглавленном «Верхний и нижний пейзажи Екатеринбурга»:

«Четыре екатеринбургских поэта – Борис Рыжий, Олег Дозморов, Дмитрий Рябоконь, Роман Тягунов – объявили конкурс на лучшее стихотворение про вечность. Победителю будет воздвигнут памятник при жизни: в проекте это мраморная стела в виде раскрытой книги. Спонсором конкурса, а также изготовителем стелы выступает объединение «Мрамор», 12 лет успешно работающее на рынке кладбищенских памятников и имеющее соответственные эстетические представления о вечном. Обычно на портретах авторитетных покойников перстни, серьги и кресты с гимнастом покрываются сусальным золотом. Этим же материалом будут покрыты и гравированные на стеле строки победившего шедевра. Артефакт предполагается установить на территории фирмы, где уже отведено почетное место под Аллею Писательской Славы. В будущем эта Аллея по пышности и блеску должна сравняться со знаменитыми аллеями бандитской славы на кладбищах Екатеринбурга.

Борис Рыжий, самый известный и раскрученный из всей четверки, понимая, что деньгами «гонорар» за работу в жюри получит вряд ли, намерен взять свое натурой. По сведениям из неофициального источника, объединение «Мрамор» согласно изготовить поэту Рыжему качественный надгробный памятник с проставленной датой рождения и пустотой после золоченого прочерка – так сказать, с открытой визой в «нижний пейзаж».

Комментировать вышеприведенное не возьмусь, добавлю только, что из четверки поэтов в живых вскоре осталось двое.

Последняя посмертная подборка в «Знамени» – если в двух словах – о любви и смерти. Как сейчас выясняется, Рыжий ни о чем другом не хотел, а может, и не умел писать.

Смерть на цыпочках ходит за мною,
окровавленный бант теребя,
и молчит, и стоит за спиною.
И рыдает за страшной стеною
тот, кому я оставлю тебя.

Не знаю как в жизни (мы были не долго и не близко знакомы), но в стихах Рыжему удавалось нагнетать не только могильные страсти. Всё-таки повторюсь, что любили его искренне не за декадентские мотивы, а за «музыку», за здоровую бесшабашность. Моё первое впечатление о Рыжем – лёгкость и полное отсутствие интеллигентского нытья:

На окошке на фоне заката
Дрянь какая-то жёлтым цвела.
В общежитии жиркомбината
Некто Н., кроме прочих, жила.
Целовала меня и любила,
разливала по кружкам вино.
О печальном смешно говорила.
Михалкова ценила кино.

И вряд ли нынешние молодые люди смогут вообще понять всю прелесть описанной ситуации:

Много было всего, музыки было
много,
а в кинокассах билеты были почти
всего.
В красном трамвае хулиган
с недотрогой
ехали в никуда.

В его стихах много примет советской Атлантиды: свидания в кинозалах, драки на танцплощадках, музыка из репродуктора, ветераны в домино играют... Я понимал, что можно построить ностальгию на любом материале, думал, что стилистику восьмидесятых годов и пейзажи «сказочного Свердловска» он культивирует в стихах намеренно, чтобы, не дай Бог, с кем не спутали. Я, конечно, ошибся, незадолго до смерти он писал в письме ко мне: «Правда, я был в Роттердаме, смотрел «Ночной дозор» Вермеера, ездил в Дельфт, беседовал с профессором Кейсом Верхейлом, которому Бродский посвятил «Голландия есть плоская страна...», но самое главное – я сделал открытие. Я понял, что мне ничего не надо. Я понял, что люблю Екатеринбург (конечно, странною любовью, но всё же), своих друзей, а книги и «Новые миры» – всё это такая ерунда...»

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского поэта,
я позабуду сказочный Свердловск
и школьный двор в районе
Вторчермета.
Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, в Лондоне
промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть на безымянном кладбище
свердловском.
Не в плане не лишенной красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили из мрамора и розы.

Такой вот городской романс, блатная «музыка» со смесью самовосхваления и самоуничижения, предсмертная записка в трагикомических тонах, где всё, к сожалению, правда – от начала и до конца.


Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 7(22), 21-27 февраля 2003 г.


Автор статьи:  Алексей ГОЛИЦЫН
Рубрика:  Искусство жить

Возврат к списку


Материалы по теме: