3 августа в Доме Павла Кузнецова состоялась выставка художников Сергея Левитова из Раненбурга и Игоря Ролдугина из Санкт-Петербурга. Это – восемнадцатая по счету их совместная выставка в Саратове.

КОЕ-ЧТО О ПРОВИНЦИИ

Раненбург Липецкой области – тихий городок (определение «поселок» может быть формально неточным, но по сути – именно поселок). В наличии имеется Троицкий собор, где Сергей Левитов и работает. Игорь Ролдугин же долгое время жил в Липецке, несколько лет назад перебрался в Питер, и оценивает это обстоятельство довольно террористическим образом:

И.Р.: Провинциальность я люблю по-хорошему, в этом есть момент отдохновения. А Питер меня организует, это город, с которым хорошо бороться. Но: я понял, что он меня победит. Он мертвый, его гранит можно победить только динамитом. В Питере очень сильный культурный контекст.

Парад делают среднеарифметические величины, в Питере же они такой величины, что тонут любые проекты. Любой таксист считает себя не чуждым художественной деятельности. Можно, как митьки, пытаться опрокинуть устоявшиеся представления... Переехав в Питер, чуть не поменял отношение к живописи абсолютно – за счет того, что в картинах более сейчас публикой ценится образность, театральщина, а не собственно живопись. Тут мне и карты бы в руки – но времени не хватает, хочется заняться чем-нибудь поинтереснее – например, чистой живописью. А вообще – настоящая победа искусства совершается в провинциальных, типа саратовских, коммуналках.

ПРОДОЛЖЕНИЕ (В РЕПЛИКАХ) БАНАЛЬНОЙ ТЕМЫ

С.Л.: Жизнь происходит только в провинции, столица – нечто запрограмированное в восприятии картин.

И. Р.: Настоящая борьба – в столицах, а настоящая жизнь в провинции.

Хотя понятно дураку, в материально-практическом смысле в Питере легче. Там больше ценителей, но ценители – плохие зрители.

С.Л.: В провинции нет зрительской культуры, поэтому каждый раз приходится начинать с нуля. В столицах есть отправная культурная точка, с нулем не совпадающая, и это отрицательный момент.

И. Р.: Культура совершает круг, как круговорот воды в природе. Растет на обыкновенных провинциальных огородах. Потом она рафинируется, поднимается выше, становится популярным искусством или достоянием интеллектуалов. И снова рушится вниз. Не люблю популярное искусство, буду бороться с ним всегда. Они дурачат народ и мешают нам его дурачить.

НЕ УГОДНО ЛИ В КОНТЕКСТ?

Митьковские традиции, в том числе ярко выраженные (одна из картин написана, к примеру, на стиральной доске), традиции примитивистов, в качестве учителей почитаются Чудин и Мерцлин, круг профессионального общения живописцев – не по художественному, а по территориальному признаку. Кругом – земля и небо. И не угодно ли, спросила я художников, вписаться в какой-нибудь контекст?

С. Л. и И. Р., дополняя друг друга: Мы хотели бы, да не берут. На контекст мы обиделись, тем хуже для контекста. Мы его разрушим, да он и сам разрушается, остается только наблюдать.

И. Р.: О так называемом кредо. Оно есть, но над такими мелкими вещами мы не задумывались. Я противник Станиславского, своей идеей сквозного действия он все испортил, привнес элементы упадка. Сильная концепция – плохо. Искусство должно лавировать между неизвестным и непознанным. Только упадочное государство могло породить жесткие концепции. Это касается не только нас, можно вспомнить и жестко отштампованное голливудское кино. Давайте будем смотреть Тарковского, Феллини, Куросаву, Бергмана. Но – ближе к теме: как художник я сложился очень нервно, авторитетов не было никаких. Это очень нехорошо, живущие авторитеты, опекуны должны быть. Должен быть своего рода отец, дядя, мастер. Нужны люди, которые ограждают от ненужных обывательских советов. Двадцать лет назад Чудин разрулил бы мои проблемы и убыстрил ход моего развития. Я боролся с глупыми призраками, в чем не было смысла, а он бы это отсек. Не оборачивайтесь назад. Мастерству цена пятак, самое важное: если что-то греет тебя, это будет греть других. Мастер же плохому не научит. Мастер в курсе всех твоих проблем. А если нет мастера? Хочешь летать – берись за репродукции. Они, в отличие от мастера, за землю не держатся.

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

Левитов покинул престижный МФТИ (московский физико-технический институт) и оказался (не очень надолго) студентом Саратовского художественного училища. Ролдугин, по его признанию, мысленно живет в Саратове (помимо Венеции и Раненбурга).

И. Р.: (туманно): Для меня Саратов – это выход в определенный (точнее, в неопределенный) мир, с которым я не знаком – отношения между людьми не похожи на другое: между мужчинами и женщинами, между богатыми и бедными, между рыжими и черными, маленькими и большими. Такого ракурса я не видел никогда, об этом мы читали только в книгах. От букваря до Ролана Барта. Здесь все происходит на двадцать-тридцать лет вперед, хотя маскировка – под опоздание. Есть такие вещи, которые я хотел бы захватить лет тридцать назад – я ловлю это в Саратове, а потом оказывается, что это и есть новое.

С.Л.: О своих отношениях с Саратовским художественным училищем я думаю уже 10 лет – и не нахожу ответа. Я искренне делал все, чтоб там остаться. На первом курсе – пять с плюсом по композиции, но к третьему курсу – двойка по живописи, двойка по рисунку. Переэкзаменовка – тот же результат. Вторая переэкзаменовка – осенью. Обрадовался, что целое лето можно работать. Привез массу работ. Они должны были оценить хотя бы трудолюбие. Двойка по живописи и двойка по рисунку. До сих пор обидно. Я учился в лучшем техническом вузе мира в Москве, а ко мне относятся как к ребенку. Сейчас я доказал, что я профессиональный художник.

ЗАПАСНОЙ ВЫХОД

И.Р.: У меня нет амбиций художника, но есть амбиции театрального режиссера. Как режиссер сложился специфическим образом. У меня большая степень свободы, чем у моих коллег: очень поздно начав вариться в том, в чем варились мои коллеги, я уже имел ко всему свое личное отношение. Работал на малой сцене Липецкого драматического академического театра (главреж театра -Владимир Пахомов), ставил спектакль по рассказам Чехова: «Ненастье», «От нечего делать»; самым большим достижением была постановка «Егеря», главную роль исполнял саратовский артист Василий Зайцев, который позже в тюзе сыграл Рахметова. Это моя любимая постановка, потому что я ничего в ней не сделал. Просто создавал атмосферу, а актеры все делали сами. Мне даже было стыдно указывать на афишах свое имя. На базе этого спектакля создался «Маленький Липецкий театр». Было 15 постановок, мы работали больше, чем показывали. Это была лаборатория. Там работал и Сергей Левитов – во время спектакля на сцене рисовал картины.

С.Л.: И роль возникла: однажды в процессе спектакля случилась нестыковка – дети выскочили из зала раньше, чем закончилось действие. Меня попросили привести детей назад. Потом говорили, что это была лучшая сцена в спектакле.

И. Р.: Ставили в пределах одного спектакля («Мирсконца») Хармса, Веничку Ерофеева, Чехова и Хлебникова. Время шло назад. Спектакль был настолько несвоевременный, что его хорошо приняли, но не более того. Потом был дикий винегрет – интеллектуальные спектакли, сапгировский «Кот в сапогах». В Питере – «Кот в сапогах» и «Евгений Онегин». Постановки шли в «Приюте комедианта» и в московской «Табакерке».

С.Л.: Знаете, за что я не люблю театр? Если бы Ролдугин не увлекся театром, мы бы ездили на БМВ, мерседесах, на роллс-ройсах...

И.Р.: Режиссура – моя вторая профессия, центр тяжести там, и это дает мне право почитать художников, которые выше меня. Я не ревную, у меня есть запасной выход. К хорошим художникам – чувство безмерной любви. Я хотел – они выразили. А это чувство и ведет к мастерству. После Онегина я долго не мог ничего поставить, из комы меня вывел мой старый спектакль – «Царь Ирод», но только в кукольном варианте. Ставил у Игоря Сорокина, в Доме Кузнецова в этом году. Сейчас – масса идей. Хочу поставить с Левитовым, поскольку он плотник (Левитов работал вообще-то столяром на мебельной фабрике в юности – А. С.), кукольную оперу. Левитов прочитал брошюрку «Что нужно знать об опере» 65-го года, и так прикололся...

С.Л.: ...что понял: могу поставить оперу без Ролдугина. Сейчас, помимо этого, изучаю креационизм – учение о сотворении мира, меня очень интересует полемика на почве соотнесения библии и научных данных. Занимаюсь этим потому, что мне это интересно и по физтеховскому образованию, и мне надо читать лекции учителям. Собираюсь издать книгу «Раненбург. Энциклопедическое путешествие» (рабочее название) – дорогое издание, этнографический справочник (для души) и одновременно что-то вроде масштабного проспекта (из коммерческих соображений), на 150 листов. Денег пока нет, но точно будут.

ЗЛОЙ ВОПРОС

художникам задала не я первая и, думаю, не я последняя. Отчего, глядя на их картины, никак нельзя без косвенных примет (типа табличек) определить, где Ролдугин, а где Левитов? По моему разумению, художнику это должно быть обидно. Они рассуждают так:

И. Р.: Наш стиль мы долго выдумывали. Каждый из нас внес свою лепту в соответствии со своим характером. У меня было знание из области технологий и «идейного» содержания картин. У Левитова было то, чего не хватает мне. Он умел нагло преподать все, о чем я подумать даже стеснялся.

С.Л.: А мне нечего сказать, потому что спор об этом не закончен. Я решил говорить, что это я все придумал.

И. Р.: Нет, это я все придумал.

С.Л.: Ролдугин – генератор идей, а моя роль непонятна. Наверное, я тормоз. Работать тормозом – это такая творчески сложная работа... Генераторов идей очень много, а тормозить некому. Но изначально я был генератором идей, потом мы поменялись ролями. Так все и получилось...

Опубликовано: «Новые времена в Саратове», № 29 (44), 8-14 августа 2003 г.